Очень интересная тема, она тесно связана с такими смежными темами, как проблема сознание, перцепции, бытия, врожденных и приобретённых знаний, экзистенциальных вопросов, самоопределений целых народов и социальных групп, и т. д. Однако, мы коснёмся только темы идентификации человека, его внешнего и внутреннего самоопределения.
Самоидентификация человека — это те столпы, на которых, собственно, держится личность. Это та область, которая на протяжении жизни человека, постоянно им осмысляется, открывается по новому, или даже меняется, но в одних и тех же параметрах: пола, происхождения, отношения к религии, политичности или аполитичности и т. д. У человека не может не быть идентификации, иначе он просто будет куском мяса. На самом деле, идентификация это такая удивительная вещь, которая делает его отдельным, и одновременно, позволяет ему быть причастным к какой-либо группе, потому как cамо слово «identity» это тождество, по этому, идентификация — это всегда отождествление.
Самоидентификация, собственно и возникает как некий компромисс между внутренними, заложенными с рождения особенностями и внешней средой с её ориентирами и маркерами. Т. е. человек определяется чем-то внешним по отношению к нему, это может быть пол (хотя, тут немного сложнее), нация, класс и т. д. Отсюда можно сделать вывод, что подобная внешняя идентификация возникает, когда человек рассматривается, если это можно выразить, как объект, который содержит некие изначальные характеристики и соотносит их с внешними явлениями, идеями, концептами.
Есть более сложный уровень идентификации, например, религиозный. В этом случае человек уже сам, на основе поисков истины, находит (или не находит) религию и принимает её осознанно. Тоже самое и с политической идентификацией, хотя, с нашей точки зрения она едина с религиозной. Человек неизбежно приходит к необходимости искать себя, самоутверждаться. Как правило, эта нужда возникает остро в тот момент, когда период детства заканчивается и уже юноша (девушка) начинает неутомимый поиск себя. Он ищет через подражание авторитетам или, наоборот, конфронтацию с семьёй, он стремится окунуться в самые глубины или подняться на самые вершины, попробовать сам. Он заряжен этой миссией, его нафс или глиняная суть раскрывается подобно цветку. Формируется наша идентификация в первую очередь благодаря языку, используя который общество и навязывает господствующую матрицу человеку.
Гейдар Джемаль в своем великолепном цикле лекций «Кризис реальности» говорил, что кризис самоидентификации в наше время заключается в том, что человек обретает себя только в соотношении с внешними знаками и более не способен сосредоточиться на том, что выражает его глубинная суть. Этот вопрос напрямую связан с пониманием миссии человека, миссии как индивида, обременённого острейшей проблемой смысла жизни, так и смысла существования всего человечества в целом.
В процессе разворачивания исторического сюжета, перед личностью постоянно возникала необходимость соотносить себя с новыми явлениями, реалиями, идеями и т. д. Он мог либо отождествить себя с ними, признать свою причастность к ним, либо занять позицию отрицания. Нейтралитет или игнорирование рассматривалось как выпадение из жизненного пространства, смерть сознания, осознанности.
К сожалению, обратной стороной стремления к причастности, её негативным дублем является стремление личности соответствовать обществу, доказывать свою состоятельность, что предполагает примат неких общественных интересов и ценностей над личной свободой выражения. Социализация, как ни крути, являлась почти всегда условием формирования идентичности. Однако, сам процесс, т. е. идентификация — есть во многом следствие правильного противопоставления себя всем остальным. Нельзя идентификацию назвать полноценной, если человек не ощущает личной ответственности за занимаемую им осознанную позицию и не предаёт этому фундаментального значения.
Итак, если мы обратимся к опыту развития куфрской мысли (то, что принято называть философией), то мы сможем заметить процесс рождение, развитие и торжество индивидуализма над идеей всеобщности, общего истока. Этот тренд очень отчётливо прослеживается в переходе от представления об идентичности как о субстанциональной (проще говоря, имеющем своё бытие) концепции, к менее фиксированной, наносной и аморфной, или даже навязанным обществом социальным конструктом, как это трактуется в наше время.
Суть конфликта в том, что новый подход подразумевал, что никакой вечной сущности (души) со всеми априорными параметрами нет, а есть лишь податливое тело с психикой. Допустим, изначально, у Платона, есть надвременная Единая душа, из которой возникают частные души, которые же и после смерти вольются обратно в этот единый «резервуар». Собственно, стремление человека к высшей идее Блага, как полагалось, есть путь к созерцанию этой самой Высшей идеи, Единой души.(!) Отсюда, кстати, и его стремление в утопии всех уравнять. Представление древних философов (в первую очередь, Парменида) о бытии как о едином и тождественном самому себе, позволяет нам примерно понимать, чем считали отдельно взятого человека или общность в соотношении с остальным миром. Так что, если исходить из нашего понимания идентичности и личности, то в языческом мире ими были, наверное, лишь немногие герои, бросавшие вызов Року и оставшиеся в памяти поколений. Все остальные люди не мыслили себя отдельно от рода, полиса или империи.
Манифестанциалистские языческие религии формировали у человека чувство единства, которое подобно бесконечной вневременной протяженности состоит как из череды события, так и от бесконечного количества акторов. Человек бессмертен, но только в своих потомках и славе своего рода, фамилии. Между ним и его потомком в 3–4 поколении почти нет принципиальной разницы. Можно даже не затрагивать тот уровень фатализма, который был для того времени характерен. Однако, поздний греческий и римский (а шире — западный) ум со временем настойчиво пытались эмансипироваться и утвердить, не смотря ни на что, индивидуализм как основу. Начинаются поиски индивидуальности, самости. И только ближе к Новому времени концепция личностной идентичности и даже в какой-то степени, автономного сознания получает хождение в умы мыслителей и философов.
Надо упомянуть, что подобные попытки были и при посредничестве христианства, однако, из-за слишком сильного влияния на него языческой метафизики, такая попытка не дала серьёзных результатов. Западный христианский мир знал, по всей видимости, лишь 2 индивидуальные фигуры, играющие свою личную роль: император (король) и папа Римский, как духовный владыка. Все остальные были просто сословиями, мирянами, подданными и т. д.
Так же, нельзя упускать такой момент, что во многом более раскрытому пониманию идентичности способствовала эсхатологическая тематика и проблема личной смерти, которые, кстати, были более ярко проявлена в исламском мире, чем в христианском. Вот тут обычному человеку было уже проще найти своё «я», почувствовать ответственность лишь за себя и нащупать ориентиры в жизни. Итак, по мере стагнации старой системы, постепенно на смену представлению о тождестве бытия приходит концепция самотождества индивида, его «Я» и «субъектность». Эта тождественная самой себе личность заявляет о себе через сомнение в чём-либо другом помимо него самого (подход Декарта). Самосознание заявляет о себе как о базовом понятии, которое тождественно самой себе и эта тождественность, скажем так, предъявляется как гарант подлинности. Более того, он говорил о сознании, которое следует считать субстанцией особого порядка. Но и данная теория со временем был подвергнута критике как слишком «тождественная», централизованная. Уже эмпирический подход предложил свою версию того, что на самом деле представляет собой сознание, а именно, как возможность ощущение собственных переживаний непрерывно на протяжении всей жизни.
Собственно, нет ничего более ожидаемого, чем такая банальнейшая и простодушная трактовка материалистами собственного «Я», как комбинации ощущений и восприятий, просто функциональной возможности тела и психики ощущать. Эти переживания и ощущения в своей сумме дают нам личность, которая ложно нами представляется как самотождественное Я.
Это, что касается самого глубокого слоя данного термина, его, скажем так, корня. Мы не будем в силу определённых причин полностью проходиться по истории… и сразу перейдём к нашему времени и господствующей в ней парадигме постмодернизма. Как и ко всем устоявшимся аксиомам, постмодернистский дискурс подошла к рассматриваемому нами вопросу с позиции деконструкции. Постструктуралисты (многое можно понять уже от одного названия), как они считают, в очередной раз совершают коперниканский переворот и ломают любые более-менее упорядоченные концепты, клеймя их за имплицитный догматизм и диктат рассудка с его склонностью к универсализму, структурированной обобщающей теории.
Призыв к отказу от всякой идентификации, которая невозможна при процессе постоянного становления — вполне себе логично, если учесть, что в этом процессе никогда не бывает фиксации, ровно как и суверенности. Хаос и бессознательное — вот 2 символа, которые подняты на знамена нового философского веяния.
Религиозная идентичность
Cформированная ещё в начале 20 века, начиная со второй половины 20 века, проблема идентичности всё больше занимала умы интеллектуалов. Во многом, такой интерес явился следствием всё более явной политики глобализации, которая уже тогда начала давать свои плоды. Парадокс, но новая эпоха странным образом совместила в себе скепсис и нигилирование прежних идентифицирующих конструктов и, одновременно, целую массу псевдо-идентичностей, которые, во многом, симулятивны и надуманны. Если мы вернемся к временам традиционного общества, то заметим что в вопросе идентификации и отождествления всегда существовала какая-то жесткая привязка. Это отождествление было по-настоящему фундаментальным и в какой-то мере даже граничащей с фатумом и трагизмом. Даже когда меняли религию, допустим переходили из христианства в ислам, говорили, что человек не сменил веру, переметнулся от одного к другому, а просто обрел истину.
Мы и сейчас говорим: вернулся в ислам, т. е. всё встало на свои места. Т. е. не было такого понимания, что все равны, истина есть у всех и понемногу и т. д. История Запада и Востока по-разному переживали кризисы и подъемы религиозной идентичности, которая считается, кстати, исторически самой первой формой идентичности. Мы помним, что начиная с эпохи Просвещения, религиозная идентичность в западном мире была практически снята как что-либо значимое. Религия не исчезла, конечно, однако, превратилась в такой бесхребетный и абсурдный феномен, как деизм. На первый план вышла классовая или национальная принадлежность. Мы могли бы совершенно отдельно сказать о нашей общине, как о той группе людей, среди которой ислам несмотря ни на что действительно всегда теплился глубоко в душе даже в самые худшие времена.
В отличии от христианского мира, где религиозная форма самосознание постепенно уходила на последний план или вовсе исчезала, в исламском мире она всегда была, но меняла свой режим: от режима политической активности к пассивному созерцательному режиму. В очередной раз, в исламском мире с падением Османской империи наметился скорее некий летаргический сон, который был нарушен грохотом революционных событий в Иране, войной в Ираке, Афганистане, Палестине. И до сих пор эти земли не находят спокойствия, рождая в своих недрах людей длинной воли, которым по воле Всевышнего будет суждено изменить мир да неузнаваемости. Запад же ещё с 17 века, после подписания Вестфальского мира, начал постепенно выдавливать влияние христианства из общественной жизни.
Борьба за национальное самоопределение, популяризация т.н. научного атеизма, и, безусловно, порочная деятельность института церкви поспособствовали мощному движению отделения церкви от государства. Еще ранее власть пап была отвергнута аристократией, которая нашла себе союзником последователей Лютера и других антикатолических деятелей-протестантов. Христианство с его малопонятными догмами и порочными иерархами все больше воспринимался людьми как что-то оторванное от реальной жизни, как то, что занимает умы людей в кельях или съездах кардиналов. Наступил неизбежный крах христианской религии.
Сегодня, когда исламский мир переживает своеобразный Ренессанс, Запад уже выступает от роли не христианства, а скорее победившего атеизма, пусть даже и прибывающего в глубоком экзистенциальном и ценностном кризисе. Но мир уже вступил в эпоху десекуляризация, мы уже в постсекулярном мире. Дело в том, что новая философия отобрала статус, скажем так, истинности как у религии, так и у науки, уровняв всех в правах. Всё стало относительным. Новая парадигма говорит о том, что религия — это такое же естественное для человека, как и другие потребности и атрибуты. Это вызов секуляризму, намёк на перманентную имплицитная потребность в религии у человека. Современная реальность такова, что человека не заставляют отказываться от религии, однако, эта конфессия должна соответствовать неким общепризнанным критериям.
Существует масса культов и верований (преимущественно откровенно языческих), которые создают свои центры и проводят свободно мероприятия среди последователей. Как правило, это представители нью-эйджевской духовности, которая проповедует минимальный уровень напряжения и расхождения с окружающим миром и обществом. Интересно, что это явление подчёркнуто противопоставляется «религиозности», которую всё чаще ассоциируют с жесткой и непримиримой позицией по отношению к другому, максимальным несогласием и избранничеством. Мы можем констатировать то, что поле религии стало чем-то на подобии супермаркета, где каждый волен выбрать себе товар по «вкусу».
Национальная и классовая идентичность
Борьба церкви и светской власти, которая ненадолго предоставила возможность горожанам самим за себя решать и в определённой степени на какое-то время даже стать политической силой. Религиозных течений становилось всё больше, церкви стали национальными, как например англиканская в противовес Риму. Появились вольные города, появилась борьба нации за независимость (как в случае с Голландией), усилилась роль торговли, в том числе и международной, появились богатые люди из низов. С ослаблением церкви и монархов, промышленной революцией, ростовщичества в купе с набирающей силой идей гуманизма и некоторых идеалов античности, у многих талантливых людей без титула появился шанс стать кем-то значимым. Человеческое, телесное, идеалы красоты отвоевывают ранее потерянные сферы человеческой жизни. Сословия и наследуемый статус больше не определяют, значение имеют только данные Богом личные таланты, самодисциплина и знания. Люди стали ценить свою жизнь и свое время. В общем, умы людей захватила новая религия — религия всечеловека и его возможностей.
Не последнюю, а даже самую первую роль в этом сыграли всевозможные оккультные традиции, к которым тяготели многие интеллектуалы того времени. Впрочем, данный вопрос мы уже затрагивали. Резюмируя, скажем, что новым трендом стала ориентация на построение не, условно, «Града Божьего», а града человеческого, где воспевается его потенциал, его дух, который не Дух Святой, но гений, которого воспевали люди древности. Можно сказать, что именно в этот момент западный человек оторвался от пуповины христианской церкви и в полной мере отдался вольнодумству, созидательству. Дальше же этот разрыв лишь будет усиливаться, хотя его и будут прикрывать идеями высшей морали, добродетели и другими весьма общими и ни к чему конкретно не обязывающему словами.
Произошел ведь, на самом деле, очень интересный процесс, который для нас, мусульман, может быть очень полезен в плане исследования человеческого. В начале человек старался вырваться из той несамостоятельности, роли «части от целого», невыделенности от общего, следование потоку. Возможно, в этом было какое-то благо, по крайней мере, в исламской традиции роль экзистенциального, личного переживания очень высока. Однако, то, как это было сделано и на каких основаниях, позволяет нам сделать вывод, что западный путь освобождения, а вернее платформа, на котором это освобождение производилось, изначально была ложной, ориентированной на глубокий смысл лишь на словах, что выявиться значительно позже, вместе с кризисом экзистенциализма и переоценкой ценностей Ницше.
В конце концов, история перестала толковаться в соответствии с религиозными представлениями, она как бы «пустилась на самотёк», стала идти сама по себе в своей самодостаточности и совершенно без какого-либо внемирового провиденциального смысла. Эмансипация от религиозной традиции, которая явилось следствием разрыва от институализированного духовенства и религиозного официоза, предопределила кризис западной цивилизации. Собственно, с этого и начинается постепенный распад идентичностей, хотя, для мыслителей той эпохи это выглядело как независимость от Бога, «обретение себя», при которой ценностная система вдруг стала подвижной, изменяемой.
Далее, история отметилась всевозможными революциями и появлением вполне себе глобальной повестки и некого общемирового видения исторических процессов. Усиливается процесс социализации, при котором уже религия перестает играть столь глубокую роль для человека, превращаясь просто в некий маркер, разделяющий европейцев на разные «квартиры». В интеллектуальной сфере и литературе усиливаются тренды на пессимизм, эгоизм и цинизм. Человек всё глубже уходит внутрь, в «свою раковину». Западный человек окончательно порывает с Богом, урбанизация происходит молниеносными темпами, капитализм дает жизнь сильнейшему импульсу на атомизацию человека.
Естественно, это было целью тех, кто хотел превратить человека в винтик на производстве, в городе, государстве и т. д. Вместе с тем, однако, усиливается разделение на частное и общественное, где частное, в принципе, вещь весьма относительное и изменчивое, не привязанное тотально к окружающей среде.
Развиваются СМИ — неизменный атрибут свободного общества индивидов. Весь 19 и начало 20 века — время, когда усиленными темпами шло формирование национальной идентичности у многих народов. В первую очередь она сопровождалась и имела место благодаря освободительным войнам, восстаниям, революциям и другим процессам, которые нельзя отнести к мирным и демократическим. Это обеспечило национальную идею огромным количеством знаковых фигур, героев и мучеников, на которых выросли целые культы. Во многом, у самых истоков этого движения существовали вполне себе религиозные мотивы, вроде «святости родной земли и крови», пышных мавзолеев с мучениками за родину и ее независимость, мессианскую роль избранного народа и т. д.
Конечно, все подобные символики были по большей роли плагиатом на древние культы национальных богов/богинь-покровителей городов и государств. Есть так же неверное отождествление религиозной идентичности с национальной, которая, на самом деле, в корне противоречит принципам религии и является скорее продуктом эпохи модерна.
После первой мировой войны, в результате развала многонациональных империй, образовалось множество национальных государств, по преимуществу подчёркнуто секулярных. Не менее интенсивно в массах развивалось понимание своей классовой принадлежности. Уже очень скоро, национальная и классовая идентификаторы явили миру свои идеологии в весьма крайних и радикальных формах: СССР и нацистском Райхе. Не смотря на разительные отличия этих двух проектов, во многом они были схожи, в том числе, в особом понимании человеческого предназначения и гуманизма. Однако, после второй мировой с его миллионными жертвами за расовые ценности, геноцидальные действия некоторых стран, непотребную жестокость всех сторон конфликта, на западе созрели весьма радикальные пацифистские и интернационалистские идеи. Дальнейшую историю Европы мы знаем как неутомимый процесс раскаяния и самопроклинания. Ни о каком выпячивании национальной или расовой идентичности ни в Европе, ни в Америке после отмены дискриминационных законов в отношении афроамериканцев и речи быть не могло.
Часто можно видеть, как в пример приводятся смешанные семьи, в которых, понятное дело, дети уже не принадлежат к какому то конкретному этносу или расе. Все это, как и в случае с гендерной политикой сегодня лежит в основе неолиберальной, или леволиберальной политики которая очень крепко связана с международной бюрократией, глобалистами и финансовыми спекулянтами, вроде, например, Сороса.
Итак, 20 век с его открытиями и потрясениями, вывел наружу целую свору проблем и целых областей человеческого. Взять хотя бы Фрейда с его подсознательным или Юнга с его коллективным бессознательным.
Небывало популярной становится психология и психотерапевтические программы, человек всё сильнее ощущает психический, внутренний дискомфорт, некую опустошенность. Его раздражает «индустриальные пейзажи», лицемерие и эгоизм городских, механическая городская жизнь с его «работа-дом-работа». Он стал совсем «маленьким человеком» в большом городе, его настиг кризис идентичности. Его разрывает обилие выбора в магазине, поток информации и возможность быть «не как все». Ему всё труднее держать внутри себя некий заповедный угол, по-настоящему личное. Он разрываем мнениями из всевозможных источников, мнимых авторитетов, интернетом, в котором есть прекрасная возможность быть анонимным в соцсетях.
Сами соцсети заставляют обывателя быть не тем, кто он есть, но тем, кем его хотят видеть в подражание звездам и успешным людям Он превратился в плесень города. Политическая позиция в виду инфантильности и согласию на шаблоны превратилась в позицию на безобидном поле субкультур. В противовес этому появилась и другая напасть. Устав от пыльных и безжизненных городов с их сумасшедшим ритмом, часто человек готов отказаться от своей идентичности и стать «ближе к природе», стать животным.
Некоторые фрики меняют себе внешность, цвет глаз, или даже уходя в крайность, стремятся придать своей внешности животные черты, например, кошачьи. Да, из сказок и легенд мы слышали о животных которые вели почти что человеческий образ жизни, разговаривали, любили, женились. Однако, там были именно животные, которые вступали в человеческое бытие и тем самым возвышались в биологическом статусе. Тут же наоборот, человек нисходит до примитивного и периферийного животного бытия, совершая бегство от экзистенциального давления. Как тут не вспомнить мамлеевского куротрупа, который, человек и так весьма не устойчивый, просто свихнулся на страхе смерти, чисто человеческом страхе.
Чуть менее критичным можно назвать гендерную слабость, падение мужского принципа. Мужчины постепенно связывают себя с атрибутами женского бытия, становясь просто немужчинами, постоянно подверженными сентиментальности, трусливыми, ищущими комфорта, спокойствия и идиллии.
Кризис гендера
60-70ые принесли нам сразу массу изменений, стираются гендерные особенности, ЛГБТ, феминизм и прочая грязь пошатнули уверенность даже в гендерной изначально заложенной идентичности, высказав мнение, что гендер — вещь исключительно формируемая внешними, социальными факторами.
Проблема в том, что разрушенное здание идентичности заставило компенсировать пустоту множеством фальшивых псевдоидентичностей. Тоже самое и с гендером. Он был присущ не просто всем людям и животным, но и даже неживой материи, символам, цифрам, земле, странам и т. д. Это была по-настоящему одна из центральнейших метафизических категорий, данных нам божественной мудростью и предопределенных Его провиденциальным замыслом. Это опора для нашего самоанализа, часть нашей сущности, через него, в том числе, мы воспринимаем реальность. Мы творимся Всевышним либо мужчинами, либо женщинами. Наши души имеют пол, наши обязанности перед Аллахом разные, в зависимости к какому полу мы относимся. В конце концов, шариат распределил наши роли в общине и любые девиации в плане половой жизни довольно строго наказываются во избежание деструктивного влияния на других, и в особенности, на детей. Вместе с тем, немного понаблюдав за человеческим поведением и типами личности, древние давно поняли, что условно, в каждом мужчине есть «внутренняя женщина» и наоборот. Безусловно, это не некая личность внутри или реальная двуполость, но скорее небольшое присутствие характеристик противоположного пола, которые приводят личность в гармонию.
Можно так же упомянуть и миф об андрогине, который упоминается замечательным исследователем Мирче Элиаде. На самом деле, ещё совсем недавно даже на западе никто бы всерьез не воспринял всю ту чушь, которую сейчас проталкивают по теме гендера. Те, кто сейчас с умным видом говорят о некой борьбе, постепенном освобождении женщины от гнета и предлагают новую систему гендерной идентичности, по всей видимости, понятия не имеют, что изначальной цель было вовсе не ликвидация биологической детерминированности, заменив её социальной. То, к чему они пришли сегодня — это банальная агрессивная работа по разрушению всех компонентов, задействованных в проблеме половой идентичности, вместо того, чтобы эту проблему решать.
Работа по уравнивания мужчины и женщины привела лишь к уничтожению этих понятий, прямо или косвенно. Даже Фрейд, который построил свой психоанализ исключительно отождествив гендер с биологическим полом, не брал во внимание социально-культурные факторы. В современном мире среди психоаналитиков до сих пор не прекращаются дискуссии на тему соотношения биологического и социального в процессе формирования гендерна как личностного конструкта. По всей видимости, как и в других концептуальных полях, постмодернизм с его целой тучей гендеров продолжает следовать своей ориентации на подсознательный подвал с его хаосом и неупорядоченными и безобразными образами, которые в наше сумбурное время приобрели такое извращенные формы и виды. Атака на противостояние полов — один из видов разрушения половой идентичности.
Заключение
Постмодерн на первый взгляд дал возможность существовать множеству идентичностям. Но на самом деле он предоставил место всевозможным симулякрам, пустым оболочкам, которые может на себя напялить каждый, а то и по 2–3 шт. за раз, т. к. в современном понимании это ни к чему не будет его обязывать. В этой связи, мы можем констатировать смерть не просто терминам гендера, религиозной идентификации и т. д., но даже смерть идентификации как таковой.
Все эти псевдоидентичности просто распыляют нас, разрывают его на множество малосвязанных фракций. В век тотальной терпимости, по настоящему иметь идентичность стало фашизмом, т. к. идентификация себя кем-то (тем более религиозной идентичности) автоматически разбивает мир на стороны, фронты, борющиеся лагеря, проблему истины. Более того, сознание объявлено ни чем иным как диктатурой над телом.
Сознание подавляет, репрессирует, заставляет подчиняться своей воле, которая преследует не совсем телесные цели. Необходима децентрализация, ризома. Это отсутствие стержня, собирающего вокруг себя. По большому счету, наше отношение ко всему этому должно быть не более, чем как к какому то безумию современного умирающего западного разума. Мы не должны, на подобии некоторых российских интеллектуалов бить во все колокола и кричать о катастрофе, ведь катастрофа смысла и Духа — это суть нашего мира, дуньи.
Наша единственная задача сейчас — формировать свой дискурс. Нам необходимо сфокусировать умственные усилия, как это всегда было в исламской традиции, на теме конечности, смерти. Человечество слишком долго копалось в себе, разворошив слой за слоем, один уровень идентичности за другим, и наконец, дошло до ядра — смерти. Феномен смерти не снимаем, по крайней мере, если мы серьезно подходим к вопросу, а не валяем дурака, как т.н. современный интеллектуальный слой. Пора заговорить об идентичности не с точки зрения человека, который воспринимает мир и свою миссию в категориях всечеловеческого, гуманного.
Нужно и обязательно вернуться не просто к образу жизни, но и ментальности времен пророков и их верных воинов, которые идентифицировали себя в первую очередь как орудия божественной воли, как огненные смерчи, которые горят сами и воспламеняют всё вокруг ради внечеловеческого замысла.
Эта идентичность формируется не через отождествления себя с чем-то посюсторонним, благим и оптимистичным, но посредством фундаментального презрения и противопоставления всему наличествующему, посредством воли к подлинному величию и предназначению.
АЛИ ГАРИБОВ