Подвиг веры и жертвоприношение пророка Ибрахима

Метафизический смысл Курбан-байрама заключен в принципе жертвы. Задолго до концепции жертвы Иисуса Христа, сформулированной христианством, родилась другая концепция, связанная с именем предка Христа и Мухаммеда — Авраама (в мусульманской традиции — Ибрахима). Но здесь есть трагический парадокс, который первым отметил датский философ Серен Кьеркегор, написавший об Ибрахиме целую повесть как о «рыцаре веры». Вспомним, что Авраам обращался в своих молитвах к «Неведомому Богу», избранному им по принципу того, что эта сила сокрыта, не проявляется и не может быть распознана как что-нибудь из сущего. Главная черта этого Бога — это именно его непостижимость, его пребывание вне всяких аналогий.

Между тем аналогии — это базовый фундамент языческой метафизики. Язычество построено на аналогиях, оно утверждает, что «внизу» то же, что и «вверху», и наоборот. Согласно этому мировоззрению, все предметы и явления, окружающие нас, — это знаки, указывающие на свои архетипы, существующие в невидимом плане. То есть языческая метафизика зиждется на принципе тождества — последнего великого тождества. Боги греческого Олимпа ведут себя подобно людям: они ссорятся, завидуют, влюбляются, воюют, входят к земным женщинам и соблазняют их. В троянской войне, описанной Гомером, боги разделяются на два лагеря: одни помогают троянцам, а другие — ахейцам. На поле боя их можно встретить лицом к лицу. О какой божественной непостижимости можно тут говорить?

Откровение и метафизика пророков строятся на совершенно противоположном принципе. Авраам, согласно преданию, в своем поиске истины перебрал несколько символов безусловного и вечного, и обнаружил, что эти символы — не более чем гламурные лики, за которыми скрывается тщета. Звезда заходит, ветер утихает, пламя гаснет — все конечно, и лишь то, что непостижимо, вне чувств и рассуждений, вне опыта, является абсолютно безусловным.

И вот это Неведомое безусловное обращается к Аврааму и говорит: «Принеси мне в жертву твоего любимого сына!» Вопрос колоссальный. Можно верить в нечто явное, здешнее, в то, что можно потрогать, ощутить и пережить. Но подчиниться в таком предельном акте самоотдачи Неведомому, тому, что, в принципе, может быть, является иллюзией или даже абсурдом, который ничем не подтверждаем, — это другое.

Авраам уже очень стар: согласно Ветхому Завету, в момент рождения Измаила ему 86 лет, а когда рождается Исаак, он вплотную приближается к столетнему рубежу. Убить сына для него — возможно, даже хуже, чем совершить самоубийство. Но здесь вступает в игру действие — воля как вера, потому что воля и вера — это по большому счету синонимы. Авраам утверждает актом воли подлинность и безусловность Неведомого Бога. Волевой акт подтверждает готовность пожертвовать сыном. Это и есть то золото, которое инвестировано Авраамом и последующими пророками в концепцию абсолютно парадоксального и абсолютно нетождественного.

Поэтому Курбан-байрам — праздник жертвы — является единственно уникальным праздником, который повторяет подвиг Авраама. А этому подвигу уже почти четыре тысячи лет. Только в исламе прямо и непосредственно верующие возводят себя к Аврааму не на словах, а на деле. Баранов убивают не для пиршественного стола, а в качестве воспоминания о том баране или козе, которые были посланы этим Неведомым Богом в качестве доказательства своей подлинности в обмен на жизнь сына. Если бы Авраам занес нож и ничего бы не появилось, не появился бы баран, бьющийся в кустарнике, то вопрос не был бы решен: неведомость Бога была бы равна его отсутствию, равна простому ничто. Но когда вместо твоего сына в кустарнике появляется баран, значит, Неведомый Бог принял твою жертву и заменил ее на жертву животного. Соответственно, вера Авраама оказалась полностью оправданной. Исходя из этого, Курбан-байрам является самым главным праздником ислама.

Задаваться вопросом о том, что было бы, если бы Бог через своего ангела не остановил руку Авраама, уже занесенную с ножом над собственным сыном, бессмысленно. Дескать, был бы этот Неведомый Бог также благостен и светел, если бы допустил убийство любимого ребенка? «Светлизна» вообще не является категорией истины. Неведомый Бог по определению является императивом воли. Его приказы и то, что вызывает Его довольство, — это и есть благо. А не то, что кажется людям. Потому что этот Бог противостоит бытию. Платоновское бытие и платоновское благо — это одно, а то, что приказывает Неведомый Бог, — совершенно другое. Здесь человек стоит перед выбором и должен для себя решить: он кусок бытия или же он шкатулка, в которой лежит частица духа?

ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ

Источник: Бизнес-онлайн