Российская Федерация строится по модели корпоративного государства, где интересы корпорации автоматически возводятся в ранг народных, а население утрачивает последние политические и гражданские права. Система избирает формального лидера, рефери, символа власти, который выступает ее публичным феноменом, актором.
Внутри общей корпорации есть корпорации поменьше: силовая, которая в свою очередь делится на ведомственные МВД, МО, ФСБ, СК. Иногда они кооперируется в союзы, иногда эти содружества распадаются, воюют между собой. То есть элита живут своей обособленной жизнью.
Есть корпоративные единицы, выстроенные вокруг конкретного человека, типа Сечина, использующего компанию «Роснефть» как таран расширения своего влияния. Без своего шефа «Роснефть» будет растерзана конкурентами, тем же «Газпромом», например.
К экономико-политическим гигантам можно отнести такие госмонополии, как «Сбербанк», «Ростех» и другие. Каждая из них претендует на эксклюзивный статус в бюрократической иерархии.
Один из самых известных авторитарных лидеров Европы, португальский диктатор Антониу Салазар, правивший порядка 40 лет, открыто объявил своё «Новое государство» «корпоративным государством». И даже после Второй мировой войны, когда в сознании международной общественности корпоративизм оказался тесно связан с фашизмом, Салазар не только не отказался от этого определения, но и гордился им. Он был уверен в том, что со временем вся Западная Европа пойдёт по пути построения корпоративных государств. парламентскую демократию он открыто называл «декадансом», упадком.
Режим Салазара основывался на ценностях католицизма и опирался на церковь не в меньшей степени, чем на армию. Наша церковь — это тоже корпорация со своими финансовыми, административными, лоббистским, идеологическими возможностями. Церковь является духовной подпоркой светской власти. Конечно, она претендует на симфонию византийского типа, то есть дуальное правление патриарха и базилевса. Но кремль предпочитает другую модель: старший партнер и младший.
В России же управленцы создают новую гибридность, а не «новое государство», без особой надежды на прорыв в будущее. Собственно, они даже не в состоянии сформулировать образ будущего, потому что всякий авторитаризм, будь он даже гибридным, обращен в прошлое. Вся риторика, идеологическая мантра, образы, символы — связаны с культивированием «славного прошлого».
К сегодняшнему дню истощены почти все ресурсы, оставшиеся от советского проекта, но главное — страна уходит в бессодержательную апатию, которая затем перейдёт в злобу и агрессию.
Люди понимают, что будущее у них украдено, они обворованы и материально, и исторически, и экзистенциально. Гибридный российский корпоративизм окончательно порвал с идеей социальной поддержки населения. Прежняя схема общественного договора — мы правим и даем вам социальные гарантии, а вы не лезете в наши дела — обнулилась.
Оставшиеся ресурсы будут брошены на то, чтобы пролонгировать свою власть в детях и внуках. В этом смысле сейчас перед управителями страны стоит важнейшая задача — безболезненно осуществить проект «дворянские дети», чтобы было всё как в той известной песне:
«Балы, красавицы, лакеи, юнкера, И вальсы Шуберта, и хруст французской булки…».
Гибридное воплощение идеи нового дворянства.
РУСЛАН АЙСИН