Недавно в показ вышел фильм, снятый по книге «Зулейха открывает глаза». Практически сразу после выхода сочинения Яхиной я написал рецензию. Должен сказать, что и спустя пять лет я остаюсь на прежних позициях: это, по сути, клеветнический и художественно-блеклый роман. Как говорится, Hierstehe ich und ich kann nicht anders. (На том стою, и не могу иначе).
Роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» наделал много шума. Автор получила уже не одну награду, премии, признание. Но и критики хватает. Причём, критика вполне обоснованная и аргументированная.
Приступая к чтению романа, я уже имел общее представление о содержании этого повествования. Но рецензий умышленно не читал, дабы не смазывать собственное представление, чтобы моё восприятие было по возможности интимным, без примеси, если можно так выразиться, синдрома навязанного суждения. Уже после я прочитал пару рецензий, где были изложены, проверены, высвечены основные фактологические недочёты в романе, несоответствия исторической действительности, парадигмальные надломы повествования и т. д.
Особенно большую работу в этом плане провела М.Хабутдинова, которая по пунктам разобрала основные ошибки Гузель Яхиной в романе. Поэтому я не буду детально останавливаться на этом, а постараюсь обозначить, в чём же идеологический пафос сюжета, что двигало Яхину при написании этого по сути клеветнического на татарскую жизнь, на традиционный национальный уклад, на Ислам романа.
Я не буду политкорректен, оговорюсь сразу, так как сам роман неполиткорректен.
Этот роман не о любви, как может показаться кому-то на первый взгляд, и не о женской судьбе. Это роман об истории одного предательства. Роман о том, как ничтожен человек, лишившийся духовного измерения и подлинных корней!
Гузель Яхина создала своё пространство, где разрывается гомогенное поле татарского мировоззрения, идентичности, ткань иероистории. Они для неё не имеют особого сакрального смысла, не звучат прекрасной мелодией в сердце. Это всё она готова демонтировать.
Роман, как пишут «молодой татарской писательницы» (только вот в чём её татарскость, чем она заслужила статус называться «татарской писательницей»? У индусов есть такое понятие «хиндутва» — индусскость, которое определяет, по каким критериям стоит считать человека индусом. Это же большая честь именоваться летописцем жизни, трагедии, переживаний, миросозерцания целого народа!), — это, конечно же, ода «безродному космополитизму» (уж, простите, за нарочитое использование терминов советской эпохи, так ведь роман тоже живописует картину тех лет).
Видимо, годы работы в пиар-агентстве Москвы наложили свой неизгладимый отпечаток на восприятии Гузель Яхиной. Она понимает все нюансы манипуляции, где и за какие рычаги нужно дёргать, какой несущий блок стоить убрать в основании коллективного бессознательного. Уж мы то знаем, как тамошние умельцы орудуют технологией чёрного пиара. «Очернить? Пожалуйста! Только заплатите вон в то окошечко!»
Долгие годы интеллектуального кружения в московско-либеральных кругах, где идейными попутчиками выступали всевозможные феминистки со смещённой оптикой восприятия — это тот ресурс и опыт, который Гузель Яхина перенесла в замысел романа.
Многие промоутеры Гузель Яхиной, даже не читавшие самого романа, полны восторга и восхищения: «Это прорыв, это про татар». В чём прорыв? В изящном навете на татарский традиционный уклад? Почему десятки блестящих романов талантливых татарских писателей не были столь восторженно встречены «знающей» публикой и властьимущими? Отчего такой непонятный интерес к Зулейхе? Не потому ли, что она вывернула историю наизнанку и выставила татар в неприглядном свете?
Роман готовы перевести на двадцать четыре языка мира. Одномоментно. С трудом верится в такое единовременное желание представителей двадцати четырёх национальностей рассказать своим соплеменникам о Зулейхе. Я не верю в такой «энтузиазм масс». За этим романом стоит чья-то мощная спина.
Роман, бесспорно, имеет идеологический окрас. Не в смысле того, что он ругает «красных в пользу белых» или наоборот. Гузель Яхина наносит точечные удары по узловым символам татарского народа. И это самое важное! Если убрать сюжетную надстройку романа, то перед нами ледяным торосом предстанет идеологический исполин, который с циничной и холодной расчётливостью выполняет своё дело по ментальному демонтажу символических и психосоматических основ татарского народа. Это своего рода роман Кочетова «Чего же ты хочешь?». Только написан более грамотно, тонко, местами провокативно и демонстративно шокирующе.
Конечно, она не пыталась показать лагерную жизнь людей 30-х годов прошлого века. И вряд ли при всём её таланте у неё бы это получилось. Для этого надо быть в этом, окунуть голову в холодной поток ужасного бытия ГУЛАГов. Это удалось Варламу Шаламову, человеку, который провёл в ужасных сталинских лагерях 20 лет, но так и не был сломлен. Его «Колымские рассказы» это голая фактология зверств режима, которая заставляет стучать сердце в ритме тех, кто стал жертвой преступлений «Вождя всех народов». И ты понимаешь: это правда, мучительно-горькая, изматывающая душевные силы правда, а вот «Зулейха открывает глаза» — это неправда. И неправда не только потому, что там много несоответствий, ошибок, что сам сюжет ломанный, негладкий, а потому, что ты уже знаешь априори, изначально, ещё до того, как увидел цитату Улицкой на обложке книги «Мощное произведение, прославляющее любовь и нежность в аду», что Яхина не может быть той, кто способен описывать драму татарского народа. Потому что это она не принадлежит к его культурно-духовному кругу.
Можно предположить, что через образ Зулейхи Яхина психологически оправдывает саму себя. Зулейха родилась татаркой, но так ей и не стала по-настоящему. Её образ соткан из сплошных противоречий, сомнений, разных лоскутов, содранных из плесневелых и заскорузлых одежд. Она, конечно же, не может рассуждать в идеологических терминах либерального мировосприятия о необходимости свободы, любви — она же «забитая селянка! Но её внутренние импульсы — это такие волевые позывы, отсылающие нас к французским энциклопедистам, для которых человек и природа и есть основные силовые линии мироздания. Через наивное язычество Зулейхи Яхина и пытается продать нам эту мысль. Её Зулейха стихийная космополитка, но зажатая тисками национальной ретроградной традиции, семьи, религии. Муж Муртаза — тиран, безмолвный символ инерции.
Тут мы подходим к первому персонажу. Муртаза — это, без сомнения, на пару с его матерью, которую Зулейха издевательски называет Упыриха (столетняя слепая женщина), указание на сам татарский народ: патриархальный, могучий, но для женского восприятия грубый, замкнутый, находящий утешение лишь у матери своей. Тут Яхина наносит ещё один ощутимый удар по символам. Два столпа любого традиционного общества: мать-хранительница уклада и муж-воин-добытчик — предельно унижены Яхиной. Это делается сознательно, она их намеренно высмеивает, «опускает». Такая ненависть к патриархально-суровому принципу встречается у либерально-консюмеристской публики, которая не понимает, что есть вертикаль, а не только горизонт.
Муртаза, несмотря на свою монументальность и грозный вид, лишь, по сути, маменькин сынок. Мальчик-с-пальчик, от которого Зулейха понесла четыре раза, и все родившиеся на свет девочки умерли в самом младенчестве. То есть Муртаза «неправильный» он не может зачать наследника мужчину, продолжателя рода. Впрочем, в итоге он родит наследника, но так и не узнает об этом. Наследника Юзуфа, который, по замыслу Яхиной, олицетворяет полную противоположность его отца — тонкий, отзывчивый, склонный к прекрасному, творчеству. Муртаза укоренённый в почве, Юзуф же — рождён вдали от родины, лишён связующей нити с корневищем, да и не рефлексирует на этот счёт. Он мечтает уехать, его ничто не связывает с магнетизмом почвы, и в итоге он устремляется в Ленинград.
Муртазу убивает чекист Игнатов, который становится впоследствии возлюбленным Зулейхи. Нет в книге сильных переживаний «безутешной вдовы». Да, умер, её осмысление этого факта — лишь сожаление об утрате привычного.
Игнатов со своими подчинёнными конвоирует татарских кулаков в Казань. И тут автор вводит в ткань сюжета один эпизод. По пути колонна арестованных останавливается в одном селе, где их для ночёвки размещают в мечети. И там этот самый Игнатов начинает совокупляться со своей сослуживицей Настасьей прямо в мечети… Для чего Яхина заостряет внимание на этом? Чтобы показать Игнатова полной антитезой Муртазе, который «не пропускал ни одном джумы»? Или чтобы ещё более отвратить читателя от этого чекиста, для которого нет ничего святого? Но тогда отвращение должна вызывать и сама Зулейха, прыгнувшая к этому извергу в кровать. Но нет, Яхина старательно обеляет её образ, рисуя её очень благовоспитанной, стесняющейся чужого мужского взгляда.
Игнатов типичный представитель того озлобленного поколения, которое прорвалось к власти, не гнушаясь ни чем для утверждения своего видения мира. Именно они сделали возможным массовой террор 30-х годов. Они были церберами режима, покорно и услужливо выполняя их преступные приказы. Иван Игнатов развратник-убийца — вот кого полюбила «кроткая Зулейха».
Важный эпизод связан с родами Зулейхи, которые принимает «коллега» по несчастью — Лейбе. Он, как нам сообщает Яхина, немец, профессор Казанского университета, светила науки, который был теоретиком медицины и практикующим хирургом, но его всегда увлекала гинекология (не будем здесь развивать тему фрейдизма, оставим для специалистов этот аспект). Лейбе страдает много лет необъяснимой болезнью. Он погружён в эскапизм, в вымышленный мир, его голову покрывает некий пузырь, который защищает его от суровой действительности внешнего мира. Он живёт в своём мире грёз, где всегда солнце и праздник. И вот он принимает роды, и эта слизь на голове мешает ему, противится тому, чтобы он вытащил из утробы Зулейхи новую жизнь. В итоге он делает волевое решение, и раз и навсегда отбрасывает этот кокон эскапизма со своих плеч.
Тут Яхина использует достаточно простой приём: Юзуф выступает как обновитель, как пульсирующий акт освобождения не только для Зулейхи, но и для больного Лейбе, долго мучившегося от непонятного состояния, то ли психологического, то ли физиологического. В какой-то момент кажется, что Яхина сорвётся в аллегоризм, в Евангелические сказания о Иисусе, который общался с людьми в яслях… Да и подобранная пара Юзуф-Зулейха тоже должны указывать подсознанию об известной притче о двух влюбленных — Юсуфе (пророке) и Зулейхе. Должны придать двум персонажам книги сакрально-святой ареол носителей образа чистой, божественной любви, переливающейся эфиром благодати через все мыслимые границы и преграды. Юзуф — это пророк обновления, утверждающий своим появлением новую эпоху.
Поселение, куда ссылают кулаков и прочий идеологически вредный элемент, это своеобразный полигон человечества, покинутый остров, где уживаются представители разных народов: чуваши, мари, татары, русские, северные народности, немцы, но нет, что удивительно, евреев! (может, цензоры не захотели, чтобы евреи присутствовали в этой фабрике по выращиванию нового Человека, евреи-то никогда не откажутся от своей национальной и религиозной идентичности). И вот в этой природной среде (вспомним вновь Руссо) вырастает новый человек — Юзуф, всечеловек, который интегрирует в себе все ипостаси универсального индивидуума: он знает французский (брал уроки у одной экзальтированной дамы интеллигентки), прекрасно рисует (учителем выступает один художник-арестант), знает азы медицины (обучен Лейбе), освоил охотничье, рыболовное дело. Короче, парень, лишённый опёки биологического отца Муртазы (который, это очевидно читается меж строк, ничего подобного бы сыну дать не мог, деревня, одним словом), вбирает в себя всё лучшее, что составляет матрицу «прекрасного». Намёк на то, что разорвав пуповину, связывающую его с национальным наследием предков, он обрёл подлинный смысл, узрел настоящее небо, смог реализовать в себе весь потенциал, который заложен в таком всечеловеке, лишённого предрассудков религии, национальности, традиции, патриархальности.
Юзуф не расспрашивает мать о своём биологическом отце, гены которого он носит, не интересуется о своей национальной и религиозной принадлежности. Французский язык важнее и нужнее татарского, искусство важнее веры.
Апофеозом романа становится карьерный крах Игнатова, которого увольняют из органов, но оставляют в поселении. Юзуф решает уехать в Ленинград и поступить там в академию художеств. Зулейха бросается к Игнатову с просьбой помочь. Тот после недолгих раздумий, пока он ещё комендант лагеря и офицер НКВД, сжигает его метрику и выводит на бланке новую: «Иосиф Игнатов, 1930 года рождения. Мать Зулейха Валиева, крестьянка. Отец: Иван Игнатов, красноармеец»…
И вот уже не Юзуф, а Иосиф Игнатов на лодке уплывает по Ангаре в даль, оставив мать и нового «отца» друг с другом. Новый человек уплывает в новый светлый мир.
Таков итог долгого пути трансформации Юзуфа, который в итоге берёт новое ФИО — убийцы своего отца.
Это история одного большого предательства. История, которая разворачивается на глазах у нас, живущих сегодня в это смутно-испорченное время, народа, принимающего собственного убийцу за отца родного…
Это история космополитов-манкуртов, это идеологическая мантра для тех, кто бредит либеральным мифом о всечеловеке. О дереве без корней.
Это история об энтропии духа народа.
Это история о том, что уже происходит с нами.
Это история — напоминание всем тем, кто стоит крепко вопреки давлению циничного времени.
РУСЛАН АЙСИН