Продолжаем знакомить читателя с важнейшими и исчерпывающими содержание пунктами, характеризующими собой картину универсальной антропологии естественного человека. В этой связи необходимо лишний раз напомнить читателю, что одним из двигателей процессов и катализатором всевозможных изменений в ткани бытия является взаимодействие между объектами, типами сознания, символами или идеями, имеющими каждый свою сущностную полярную противоположность, обратный полюс. Они выступают по отношению друг к другу антагонистами и их контакт, своеобразное трение (условие любой диалектики), как следствие этой дихотомии даёт реакцию, которая как топливо вновь и вновь обеспечивает перерождение этого мира в новом виде, но оставляя, в действительности, в том же неизменном фундаментальном качестве. Метафизики называют это «принципом полярности» или «принципом антитез».
Так вот, в этой статье хотелось бы, иллюстрируя этот принцип, рассказать о такой насущной проблеме, как конфликт поколений. Эта проблема настолько глубока и фундаментальна, что она служила объектом пристального изучения не только со стороны психологии и литературы, но и таких серьёзных дисциплин как социология и философия. Всем известные «Отцы и дети» Тургенева тому пример. Но эта проблематика, на самом деле, представляет собой лишь один небольшой штрих той серьезной концепции, которая выражена в проблеме несхождения ветхого и нового, подвижного и статичного, прошлого и настоящего. В общем, всего того, что присутствует во внутренней динамике бытия, является его внутренними состояниями, модальностями, которые даны нам в восприятии. Это не было бы важным и не заслуживало бы нашего внимания, если бы не соприкасалось вплотную с восприятием ислама, с уммой и её нынешним положением в мире. К величайшему сожалению, ислам соприкасается и подвергается воздействию этой пагубной дихотомической системы противостояния нового и ветхого, движения и торможения, освобождения и закабаления, и по какому-то совершенно фатальному недоразумению (но мы знаем что всё провиденциально) оказался в связке и ассоциации именно со второй ипостасью. Не в последнюю очередь, этот тренд на костность наметился при попустительстве или прямом потворстве со стороны хукумата и придворных клерикалов, которые всегда действуют по своим тысячелетним признанным и органичным для них шаблонам. В какой-то момент мы променяли вечную весну и неистребимую молодость нашей религии на статусную антикварную ветхость с её наносной, словно золотое напыление, мудростью и начётничеством. В этом мире с заложенным в нём линейным односторонним детерминизмом, по замыслу элит, молодой и дерзкий вызов из глубин Аравии должен был поубавить динамику, вызреть и оформиться во внушающую уважение и признанную мировым сообществом систему, незыблемую в своей монументальной и неизменной статике. По воле Всевышнего, внутренние законы Вселенной предполагают, что всё стремящееся вписаться и встроиться в его порядок на всеобщих правах и основаниях, и занять своё место в этом мире, неизбежно программирует себя, и добровольно становится на проторенную дорожку дурной закономерности, предполагающую энтропию, убывание и стирание великим ничтожащим колесом.
Не менее пагубную роль в этом сыграло и то, что исламский проект, который в перспективе образовал бы глобальную трансграничную общину, со временем облёкся в одежды государства, султаната и империи, в форму, имитирующую типично языческие империи и их типологию. Предпочтение этого формата над военизированным джамаатом, общиной в состоянии перманентной готовности к силовой и интеллектуальной экспансии, предопределило упадок как самого государства мусульман, так и всего исламского интеллектуального метода, обрекая его на роль очередного простого духовного и юридически-правового наполнителя для пространства халифата. Однако нам, прежде чем приступать к анализу процессов в тончайших слоях социальной ткани уммы через заданную тему, было бы полезно проиллюстрировать её для наглядности через западный опыт.
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
Все мы хотя бы примерно представляем, какие судьбоносные процессы происходили на тонком поколенческом уровне европейского общества в 60-70ые годы, которые обозначаются как бунт леворадикальной или проамериканской крайне секуляризированной европейской молодёжи против старшего поколения, ещё худо-бедно верующих католиков\\протестантов. Того поколения, которое ещё исправно посылало своих отпрысков в воскресные школы и престижные пансионаты, где уже давно не царил дух религиозного служения (может быть только среди каких-нибудь престарелых монахинь и монахов), но весьма строго соблюдался свой церемониал и условности подобных заведений, вроде, раздельного обучения мальчиков и девочек, закрытой одежды, норм христианской морали при общежитии и т.д. На самом деле, можно проследить два тренда, которые сводятся к одному и тому же процессу – опрокидывание и разрушение патриархальной патерналистской господствующей модели. В наиболее приземленном и профанном варианте это выразилось в борьбе разнузданной молодежи времен т.н. сексуальной революции против своих консервативных, религиозных родителей. Во многом, это протест против закостенелых социальных конструктов и связей, союзником в котором для молодёжи выступила тенденция на раскрепощение и свободную любовь. Этот шаг воспринимался как своеобразное освобождение, глоток свежего воздуха, борьба с затхлостью в социальном климате проигравшей тяжелую войну Европы. Подобная ситуация требовала поиска новых идеалов и ценностных ориентиров, и они нашли их в веяниях из Америки.
Вторая линия, чуть отличающаяся более последовательным и осознанным подходом, хорошо может быть выражена в политических движениях, в первую очередь, леворадикальной молодежи. Как пример, тут уместно было бы упомянуть таких культовых фигур красного радикализма, как У. Майнхоф и Баадер. Их протест это одновременно, наполненная отчаянием и досадой решительная акция жесткого разрыва с прошлым, с нацистским проектом, который, не смотря на денацификацию, естественно воплощался в родителях. Гнев молодых людей вызывало жалкое положение послевоенной Европы и отчетливое осознание никчемности проигравших войну родителей. Это общий момент. Младшее поколение может быть несогласно со старшими, однако, когда последние выставлены подобно деревянным истуканам, беспомощными, безынициативными достояниями прошлых столетий, то начинается гневная реакция молодёжи, для которой мощь и сила – это аргумент и причина для уважения и признания состоятельности. И сдавшаяся на милость американским оккупантам европейская (немецкая в самой унизительной форме) буржуазия, и абсолютно инертная и бесформенная публика католических костёлов, ещё недавно вновь отстроенных после жесточайших американских бомбардировок, вызывали одинаково досадное чувство у всех представителей молодого поколения, тем более, для склонных к духовным поискам индивидов существовала более привлекательная и яркая культура хиппи, которая кстати, стала не менее ощутимым ударом и для американского общества, периодически подрывая её консолидированный голос.
ИСЛАМСКИЙ МИР
Абсолютно зеркальная ситуация в исламском мире, и в особенности у мусульман постсоветского пространства. По воле Всевышнего получилось так, что старшее поколение, по преимуществу советское атеистическое, столкнулось с противодействием и восстанием молодёжи, вернувшейся в ислам и избравшей его как политическую программу и систему жизни. Примерно тоже самое и в арабском мире, где ряд авторитарных социалистических режимов были сметены поднявшейся среди молодежи волной исламского пробуждения.
Протест, происходивший в исламской среде, имел совершенно иную направленность, хоть в деталях и совпадал. Это на самом деле не просто, как любят называть, т.н. духовное возрождение, сколько идеологическое и политическое. Условно духовным мы могли бы с натяжкой назвать выросший интерес изголодавшегося по сакральному советского обывателя. Отсюда некая неопределенность религиозного статуса и всеядность, которая была характерна для тогдашних искателей духовности. Политически ориентированные среди новых советских христиан если и находились, то это были, как правило, фриковатые и эксцентричные личности. А то и просто сумасшедшие. Другое дело – исламское возрождение. И вот тут-то вырвалась и высвободилась даже не тоска советского обывателя по «вышнему», но скорее даже обнажилась очень старая рана, нанесённая антиисламской борьбой времен царской власти и насильственные попытки переформатировать матрицу исламских народов на этническую маскарадно-ярмарочную форму. Однако они вырвались, политический ислам в лице исламской партии (кстати, первой в СССР), но более даже существенно в лице многочисленных энергичных и социально активных джамаатов т.н. соблюдающей молодёжи. Это был вызов, пробуждение, которое представляло собой организованный протест против тотального сна забвения исламского самосознания. Это было содержательнее и убедительнее чем бунт молодёжи RAF, более целостно идеологически и проектно, несмотря на раздробленность и фрагментарный характер. Мы можем в качестве недостатков констатировать лишь отсутствие единства у этого движения, а так же серьезные проблемы со стратегическим планированием, разработкой и формулированием политической программы в масштабах всей уммы в целом и её глобальной исторической миссии. Российскими (да и не только) исследовательскими институтами были написаны горы докладов и работ на тему мощной исламизации молодёжи на Кавказе, Поволжье и странах СНГ. Десятки исламоведов в штатском выразили свою обеспокоенность той силе, которая вроде бы колоссальными усилиями и ресурсами была подавлена царской властью и совковым режимом. Казалось, что теперь-то ислам в этих землях будет представлен только полуграмотными вороватыми муфтиями или вышедшими из ума старейшинами. Молодость поднялась, а в её лице поднялось будто бы само достоинство человека, который удручён сложившимся положением дел, жалкой и одновременно трагической судьбой мусульманских народов. В какой-то степени, как бы подсознательно, это был протест против той дурной закономерности, заложником которой стала методология ислама.
И вот перед нами возникает гипотетическая проблема. Учитывая, что в современном состоянии умма обладает, прямо скажем, сбитым со всех настроек аппаратом ориентации в вопросах методологии, теоретической и прикладной политики и её этического измерения, мы должны со всей серьёзностью подойти к этому феномену. Понятно, что ничего кроме прямых указаний Курана и Сунны не может быть принято как по-настоящему эффективное средство нейтрализации любых негативных тенденций в обществе. Однако, мы должны выявить внутреннюю суть этих процессов, как на уровне общественного сознания, так и отдельных индивидов. И на самом деле, мы можем в этой связи говорить о наличии некой архетипической закономерности в глубинах онтологии, обуславливающей неминуемый бунт молодёжи против авторитета родителей и их порядка. Это в том числе конечно и образ тирана, которого ради личной (и общественной) свободы необходимо свергнуть или потеснить. Попытаемся выявить в этой концептуальной модели внутренние механизмы и принципы их работы.
Для этой цели нам будет достаточно повнимательнее приглядеться к такой значимой части культурного наследия человечества, как мифы, а конкретнее – ближневосточные и греческие мифы о богах и их взаимоотношениях. Древняя мифология, в сюжете которой сменяемость поколений, причины и характер этой сменяемости, на самом деле, подобно скрытому шифру и при его разгадке может открыть перед нами очередную дверь в мир тайной антропологии, её метафизический подвал.
К ИСТОКАМ ЗАКОНОМЕРНОСТИ
Во-первых, в мифах постоянен только безличный бог – время, как Зерван в персидском пантеоне. Это основа, на которую как на стол с песком наносятся образы и имена всех богов. Они постоянно меняются, рождаются, умирают, перерождаются, но никогда не постигают вечности Абсолюта. Даже самый могущественный бог подчинён власти дахра, власти Рока и той судьбы, которую ему напророчат и которая неизбежно состоится. Назначение этих «богов» именно в том, чтобы пройти некий путь и угаснуть как звезды. Ночное небо всегда должно быть усыпано звездами, и не беда, что через 1000 лет часть их сгорит и погаснет. Они нужны лишь для того, чтобы небосвод был небосводом хоть с какими-то звездами, иначе это лишь черная гладь, глухая пустота бездны. Манифестационалистский принцип мира предполагает цикличный характер бытия, который сам по себе выражен в постоянном возникновении и нивелировании объектов, будь это предметы бренного мира или же объекты мира субтильного и даже «божественного». Представление вселенского порядка в таком виде, а именно, в формате сменяемости поколений, должно нас натолкнуть на мысль, что есть некое ядро в лице неизменного Закона – Необходимости (который сам-в-себе), по отношению к которому все остальные феномены – средство выражения этого закона. Как и любой другой закон, он универсален и применим к любым объектам и явлениям. Сменяемость – есть разворачивание бытия, его единственное активное состояние, своеобразное перетряхивание внутри себя, помимо которого есть только один режим – самозабвение, ночь Бытия, сон Бога, которым знаменуется промежуток между циклами. Следующим важным моментом мы можем выделить ускользающую от нашего внимания похожесть предыдущего и последующего поколений. Новое сметает ветхое, однако оно идентично в своем онтологическом статусе ветхому в момент своей неактуальности, и далее – низвержения.
Именно такая преемственность объясняется тем, что в классических космогониях изначально есть Хаос, из которого выходит космос, и Уран тут является как бы его верхним пределом, на стыке с вневременным принципом. Уже далее из Урана как бесконечного неба без звёзд рождается время. Это Кронос (хронос) – время, которое старит и убивает. Уже он рождает проявленное, которое символически выражено в фигурах богов. Т.е. имеет место прогресс, некое заданное бытием движение которое, несомненно, в конечном итоге вернется в исходную точку, в первозданный Хаос. Надо сразу отметить такую деталь, что хаос в представлении древних трактовался как вечно бурлящая потенциальность, которая всегда в себе имеет тенденции к порождению порядка. Это совсем не небытие, а скорее неиссякаемый исток для вечного становления. В шумерской мифологии хаос имеет женское лицо, которое обозначено как Великая мать Тиамат, которую потом убьет Мардук, переведя бытие как бы из режима неопределённости и не дифференциируемости к порядку и упорядоченности, во главе которой сам и становится.
Но ближе к сути. В древнегреческих мифах Уран, сын Хаоса (т.е. того, что было до всеобщего упорядочения, возникновения космоса) был свергнут своим сыном Кроносом (Царем Золотого века) и оскоплен по совету своей матери. В точности такая же участь уже позже постигла и самого Кроноса. Его сын Зевс, усыпил его и сверг, став царём богов и людей, а отца отправил в преисподнюю. Никакие ухищрения не помогли ни первому, ни второму. Из тьмы они вышли и в тьму же вернулись. Примечательно, что во всей этой языческой «санта-барбаре», женский принцип остается нетронутым, т.е. женские божества почти никаких изменений не претерпевают. Космологическая мифология, описывает создание вселенной, богов и титанов, путём соединения мужского и женского, при котором мужские фигуры сменяют друг друга в результате конкуренции поколений, а женским, что интересно, удается этой участи борьбы избежать. Это, вероятно связано с тем, что в мифах женский аспект является синонимом пассивной податливой материи, на которую активный мужской принцип осуществляет воздействие, придает форму, но которая всегда есть основа, материя из которой вылепливается всё. Отсюда и такая странная догадка, что все эти супруги Урана, Кроноса и Зевса – это на самом деле одна и та же женская сущность, т.к. все они являются символическим воплощением женского претерпевающего принципа первичной материи. В языческом сознании (да и вообще сознание естественного человека), развитие и становление основано на этом метафизическом отцеубийстве. Мать остается в стороне, условная Гея/Гера довлеет над этим. По большому счету, вся эта катавасия, в представлении всех метафизических школ, происходит «внутри» гомогенной бесконечной непроявленности, которая по сути женской и является.
Нынешний подход к проблеме конфликта поколений, на самом деле, не далеко ушел в использовании тех схем, которые были в ходу на протяжении тысячелетий. Современная психология пытается сделать дивиденды на спекуляции архетипами, а именно «противостоянии сына с отцом», говоря о каких-то комплексах Эдипа и прочем бреде, отвлекающем от подлинной сути проблемы. В своё время, известный социолог Т. Парсонс считал любые выражения недовольства со стороны молодёжи проявлением девиантного поведения. В психологии есть даже определение юности, вполне как у метафизиков, как «период бунта», своеобразного режима бури и натиска. Это время обостренного экзистенциального накала и восприимчивости. Интересно что и в традиционном и в либеральном дискурсе, юность с её склонностью к экстремизму, радикализму, крайностям и жаждой к становлению в бытии через дело и волевой порыв, четко вписывается в «зону риска», в лагерь ненадёжных, в зверей из бездны. И реальность такова, что на молодёжь во все времена вешали и вешают клеймо преступников, хотя очень часто их протест (в том случае если он подлинный, связанный с фундаментальными психологическими вопросами) связан с глубоким чаянием, не находящем понимания у черствых и системных взрослых.
Вероятно, это связано с тем, что с эпохи модерна почему-то именно Космос был обожествлен единолично и возвышен, а хаос стал синонимом зла и локализован где-то в тёмном регионе подсознательного. Но это не совсем правильное понимание сути предмета. Хаос ведь на самом деле это не банальный беспорядок, но скорее неиссякаемый источник альтернативных ценностей, сфера не прогнозируемости и туманной мотивации. Во все времена именно этот хаос пугал элиты, вынуждая их искать бесчисленное количество способов его купировать и нейтрализовать, канализируя в суррогатные формы протеста, например, в сферу культуры или тематических молодёжных комьюнити. Поэтому, во время политических кризисов и социальной неопределённости элиты стремятся оседлать молодежный порыв, навязав свои идеологические конструкции. А вот псевдопротест на базе либерального индивидуализма и циничного отрицалова маргиналитета элитам как раз таки и нужен, ведь именно такой лишенный подлинной идентичности атомарный индивид подходит лучше всего, пусть даже он будет на каждом углу верещать о правах меньшинств, маргинальных групп и прочей легко манипулируемой и управляемой городской плесени, т.к. их социальную энергию легко канализировать в русло симулятивных псевдоценностей. Возможно именно поэтому, наблюдая в мире совершенно очевидный культ молодости и «синдром Дориана Грея», атрибутивно мы скорее видим тренд на инфантилизацию, изрядно затянувшийся процесс зрелости личности. Социальный и экономический статус юношей и девушек изменился в сторону большей зависимости от взрослых, меньшей ответственности за будущее, и в то же время наличия достаточно большого спектра возможностей в выборе псевдоидентичности. Это одна из основных причин, по которой молодые люди дольше чем это было раньше, живут вместе с родителями.
НА ПОРОГЕ ПЕРЕМЕН
Применительно к тематике войны поколений, мы можем отметить, что в случае с исламским пробуждением второй половины 20 века, имеет место несколько иная внутренняя логика этого процесса, нежели классическая ситуация восстания младшего поколения против старшего, как в предыдущем примере, т.к. совершенно не предполагается в духе прогрессивизма логика дальнейшей пролонгации постоянного процесса сменяемости. Западный пример являет нам типично языческий гештальт, т.к. имеет место простая смена поведенческих конфигураций, которая на глубинном метафизическом уровне вызвана необходимостью бытия разворачиваться, являть бесконечно новые формы внутри себя подобно калейдоскопу. Либо же, когда к борьбе за власть выходят деграданты или маргиналы, имеет место присутствие чисто негативного отрицательного вектора в пику сложившихся реалий, т.е. просто скатывание в хаос. Т.е. в нашем случае внутренняя мотивация другая. Это замах на врага масштабнее, а именно, на систему вечного воспроизведения нового, стоит запрос на отмену самой логики сменяемости, вырваться из круговорота. А ведь логика сменяемости присуща не только либеральному обществу, но и отчасти традиционному, где новые поколения несут для старого поколения постоянную угрозу, ставя перед ними неудобные вопросы.
Нынешняя ситуация такова, что после того, как новое поколение практикующих мусульман выросло и у них появились дети, возникает теоретическая угроза того, что исходя из вышеизложенной схемы, новое поколение может в привычном для себя ключе воспринять платформу старших как неактуальный пережиток прошлого, как вышедшую из моды форму идентичности. Такой подход может, конечно, сформироваться не у всех, но у тех, кому будет не достаточно компетентно презентован ислам и кто будет взращен и воспримет либеральную парадигму вместе с её «бонусом» в виде идеи прогрессивного развития социума и индивида, который в конечном итоге постулирует размывание просто всякой идентичности. Кроме того, перед нами встает вопрос из конкретно политической плоскости: как нам сохранить протестный запал который возник в период ренессанса в качестве неотъемлемой части исламской идентичности, одной из его характеристик, делающих его идеологией бунта? Ведь как мы уже сказали, восстание младшего поколения против старшего есть, на самом деле, восстание против действительности, которая нарушается процессом низвержения и преобразования. Как только процесс преобразования (по задумке его инициаторов это «улучшение», «усовершенствование») произошел, мы получаем то же состояние инициативного субъекта «мухи в янтаре», который был до преобразования, т.е. это подобие предыдущему статусу-кво. Космический принцип, который как мы знаем из труда ОС, отводит мужскому принципу перспективу кастрационной гибели и жертвенной обреченности, ибо такова судьба всякого титанического, мужского, обреченно ступившего на путь участия во «вселенском диалоге», встроится в систему вселенской инерции.
Но что можно предложить в виде своей методики? Очевидно, что только правильно привитая исламская идентичность позволит избавиться от того либералистского социоцентристского марева, которым обволакивают молодежь социальные институты, СМИ и современный пошлый развлекательный интернет-контент. И в этом вопросе найти выход из ситуации нам как всегда поможет внимательное и углублённое изучение практики сахабов и табиинов в этом деле. Они на самом деле понимали, что к моменту психологического перелома перед молодёжью становится явной определённого рода различие между бытием и сферой экзистенциального, между тем «что есть само по себе» и теми смыслами, идеалами и проблемами, которые начинают будоражить юный ум. Бытие и фундаментальная категория смысла – это две несводимые вещи, они перпендикулярны друг другу. Одна из них неминуемо подчиняется другой. Если смысл зависит от бытия и является производным от него, то мы получаем цикличность, вечное бытие которое на своё усмотрение формирует внутри себя разные смыслы, само оставаясь при этом их знаменателем, неким верховным метасмыслом самого себя. Если же всё наоборот, то бытие конечно и ограничено чем-то что не оно, а именно проектом, по отношению к которому бытие это инструмент, а значит по итогу упраздняемо. Логика сменяемости, частью которой является проблема борьбы поколений, как мы уже говорили, есть продукт бытия, одна из его внутренних программ. Мы видели это из тех мифов, которые я выше привел. Да и само возникновение всего сущего из первоначального Ничто с точки зрения традиционных метафизик есть продукт этой логики, результат внутренней закономерности бытия. Т.е. первый вывод, который мы делаем, заключается в том, что именно глубоко экзистенциальные вопросы нарушают гомогенность бытия, выступают острием, которое рвет его полотно. И этот вопрос усиливается именно в момент смены поколений, когда имеет место крушение прежних детских идеалов и самые важные вопросы всплывают в сознании, требуя ответа. А в момент поколенческого конфликта, когда прежний порядок подорван, в воздухе присутствует недовольство статусом-кво и порождённая этим ярость, тогда есть реальный шанс произвести переворот в сознании.
Западная философия знает экзистенциализм как целое направление, которое возникло в 20 веке, в результате кризисного состояния европейского человека. Экзистенциалисты говорили о бытии человека, и для нас тут важно, что они в какой-то степени изымали человека как субъекта из гомогенного потока онтологии, правда, апеллируя в конечном итоге к ней же. Человека от всех остальных отличает способность спрашивать о своем бытии, т.е. в определенной степени возвышаться над ним. Т.е. это способность к личностной ориентации, определению своего места в универсуме. Это конечно не радикальное противопоставление себя тщете, но хоть какой-то голос вопиющего в пустыне бытия. К слову сказать, первыми кто в истории западной философии заговорил об автономном от среды человеке были рационалисты, которые впервые (в западной философии) прервали гомогенное единство бытия и человека, приведя к жизни независимую инстанцию разума, а, следовательно, и обосновали онтологическое значение его продукта в виде научного знания. Тем самым они совершили революцию в онтологии, создав видимость эмансипации человека как познающей единицы от бытия. Хайдеггер, кстати, будет позже критиковать и этот подход. Но для нас их подход не представляется интересным в свете заявленной темы, т.к. этический продукт рационализма выражен в бескомпромиссном индивидуализме, который рано или поздно приводит индивида к эгоистичной этической позиции и цинизму. Но уже сегодня экзистенциализм (да и вообще вся философия как таковая) полностью дискредитирован в его нелепых и бесплодных попытках найти смысл, замыкаясь на самом человеке или даже глобальном обществе. В наше кризисное время экзистенциализм ценен лишь как ступень, предваряющая вхождение в бездонную глубь религиозного переживания. Т.е. недостаточно просто говорить о том, что хорошо, а что плохо для человека, потому как за всем этим, на самом деле, стоят более фундаментальные вопросы существования, которые требуют быть высказанными. Вопрошание о смысле всего сущего – вот что вновь будоражит молодежь. И ответ на эти вопросы даст не наука или философия, ибо они сейчас будучи в интеллектуальном бессилии просто штампуют в огромных количествах какие-то смешные и неубедительные суррогаты с претензией на смысл. Лишь теология и телеология способны дать стоящие ответы. Провиденциальные вопросы, которые в содержаться теологии неизбежно сталкиваются о проблему эсхатологии. А она в свою очередь связана с темой актуального нахождения в мире, которая в свою очередь связана с темой смерти, которая в себе содержит такой глубокий ядерный потенциал к поглощению любых псевдосмыслов и жизнистской болтовни, что нивелирует вообще любую тему кроме себя самой. Именно она заставляет нас вспомнить подлинную природу одиночества, и именно она своим холодным дуновением пробуждает нас ото сна, в котором мы пребываем, погруженные в сферу социума. Социальное ведь не есть жизнь, это марево, подделка жизни. И все его ценности в действительности антииндивидуальны на уровне экзистенциального бытийствования. Подлинный индивидуализм это не вещь, которая есть сама по себе, к ней нужно прийти через интеллектуальную и рефлексивную деятельность. Гейдар Джемаль говорил о 4 степенях свободы, первая из которых начинается именно с внутренней, т.е. способности выйти за рамки навязанной матрицы, чтобы услышать иную точку зрения и допустить её. В рамках выбранной нами темы, эта степень соответствует возможности выхода из оптимистического житейского потока и обращению к фундаментальным вопросам смысла жизни и к факту её неизбежной конечности. Далее идёт экзистенциальная свобода, т.е. та, которая даёт человеку редкую возможность переживать совершенно неудобные и не включённые в его привычную повестку и матрицу вещи. Это следующий уровень, на который переходит человек, если вступает во внутренний диалог с собой на экзистенциальные темы и находит в себе мужество честно ответить на животрепещущие вопросы в непривычном для себя ключе. Завершает этот триумф свободы «политическая свобода», т.е. непосредственное участие в проекте, необходимость которого возникает из вышесказанного. Естественно, все эти инсинуации будут подлинными, если человек признает такие категории как «смысл» и «предназначение». В противном случае, это будет лишь подражательская деятельность. Таким образом, пройдя эти степени, человек неизбежно окажется перед фактическим выбором между активной позицией по отношению к миру исходя из понимания смысла и провиденциальности, и пассивной ролью объекта в потоке бытия, несущегося в угасание. Современному поколению, на самом деле, надо научиться воспринять по новому очень многие вещи, дать себе труд возвысится над привычным пониманием многих общепринятых ценностей.
Очевидно, что человек проходя этот возрастной период претерпевает сильнейшие метаморфозы как на физическом, так и на ментальном и психологическом уровне, что ещё более важно. Шариат объявляет половозрелых подростков самостоятельными и разумными людьми. Это в том числе означает, что те вопросы, идеалы и проблемы, которые всплывают в этом возрасте в голове человека, не являются лишь следствием гормональной нестабильности или излишней впечатлительности, а реально и остро стоят перед человеком. Да, безусловно, этот период несет с собой так же и огромное количество негатива, деструкции и рисков. Но это время – самое лучшее время, чтобы засеять правильные семена и взрастить их на почве бескомпромиссной максималистской позиции. Юность – это «необъяснимая решимость», которая есть зачаток героизма и «необработанный» сырой радикальный импульс. Совершенно незначительное и маленькое событие или ситуация может вызвать шквал положительных или отрицательных эмоций, потому как человек в таком возрасте представляет собой как бы такой эмоциональный концентрат. Юношеству присуща глубокая рефлексия, неустойчивость его Я. Но именно в этот возрастной период особенно сильно выражается неприятие ханжества, лицемерия, грубого диктата (но не силы как таковой, потому как сила сама по себе может внушать и уважение). В этот период у человека наблюдается заметное расхождение между «идеальным Я», т.е. тем Я, которое в его сознании является желанным образом его самого, и «реальным Я», т.е. тем Я, которым по факту он по факту является. В юности усиливается этот самый «идеальный Я». В конце концов, в период юношества выкристаллизовывается и формируется смысловая сфера. А она в своем пределе предполагает выход за пределы самой личности. Иными словами, это переход к надличностным смыслам. А это уже выход на идеологии, в политическую сферу. Я просто напомню, что во все времена, мыслителям, проповедникам и пророкам всегда вменяли в вину завлечение в свои ряды молодежи. Под воздействием призыва они поднимали против родителей язычников бунт, но при этом не отрекались от них.
Однако верно и то, что юношеской природе очень часто приписывают атрибуты хаоса, беспорядочности, буйства. И что интересно, такая сфера как поэзия тоже очень часто ассоциируется с юностью и хаосом. Поэзия также свободна и неудержима. Для поэта и романтика, как и для юноши, хаос связан с образом абсолютной творческой свободы, разверзшейся бездной, источником всевозможных новых форм и анти-системности, и потенциалов, не имеющих пределов. Они понимают, что это тот хаос, который несет в себе вечную свежесть, т.к. он представляет собой изнанку бытия, кипучий океан непроявленных возможностей. К слову, сегодня он ограниченно и фрагментарно прорвался в виде постмодерна, который активно эксплуатирует эти символы хаоса, облекая их в свою своеобразную систематизированную форму. Но в том то и дело, что этот хаос – это еще не свобода. Т.е. юношеский период жизни, взятый сам по себе – это не совсем то, что представляется ценным. Ценнее его интенция, т.е. те вещи, которые он в определенный возрастной период вызывает к жизни. Он подобен страшным тектоническим толчкам, которые выносят из недр человеческого существа бриллианты рефлексии. В какой-то степени, юность воплощает в себе предельную форму субъективного духа, как говорил Гейдар Джемаль в «Ориентации-Север». Таким образом, мы не должны давать этому сложному явлению какую-либо категорически положительную или однозначно отрицательную характеристику. Говоря о юношеском максимализме, мы должны ясно понимать, что, неся в себе хтонические импульсы, он как бы потоком выбрасывает из своего внутреннего бездонного колодца очень важные и правильные интенции, которые ни в коем случае не должны быть заболтаны общими примирительными с несправедливой действительностью фразами и призывами.
К МЕНТАЛЬНОСТИ ВРЕМЁН САХАБОВ
Почему это важно? Дело в том, что логика Единобожие, как мы уже сказали, в отличие от Примордиальной Традиции не подчинена закону цикличности и не является выражением какого-либо из закономерностей бытия или их суммы. Т.е. она не предполагает какого-либо общего целеполагательного плана с онтологией, метафизическая безусловность которой уязвима и которая подобно свету тускнеет ближе к последней юге (Кали-юга), чтобы погаснуть и всё началось сначала. Одним из мотивов, который несёт в себе монотеистический дискурс является раскрытие фундаментальных вопросов, которые актуальны всегда, но на которые не всегда есть ответ, который удовлетворял бы самого человека с его естественными установками. Эти ответы вырисовывают такую картину мира, где всё расставлено по своим местам исходя из провиденциальной мысли Всевышнего, которая имеет только ей известную цель, не связанную непосредственно с естественными законами бытия, и которая предполагает окончательную победу принципа связанного со смыслом над логикой бытийной необходимости. Т.е. тут не вполне подходит апелляция к т.н. общепринятым вечным принципам и законам, ибо в каких-то вопросах логика божественной мысли может быть им противоположна, т.е. она может быть неудобна логике бытия. На нашем непосредственно рефлексивно-смысловом уровне это находит выражение в восприятии естественного порядка вещей как фундаментальной лжи. И в определённом возрасте, в период мучительных поисков смысла жизни и собственного назначения в ней, особенно остро воспринимается определённая неправильность мира, необходимость его менять. И именно в юношестве такие вопросы лучше ложатся на сердце, именно в этом возрасте остро переживание реальности смерти и жизненной необходимости смысла и даже, возможно, определённая заброшенность. Конечно, в своё время сахабы и табиины не использовали при воспитании такие сложные конструкции и термины, мир тогда вообще был проще и более понятен. Но они ясно понимали, что в период юности, когда перед человеком особенно остро встают вопросы сугубо экзистенциального характера, им нужен ответ в подобающей форме, а не сухие и однотипные заготовленные формулировки, призванные просто заболтать и «залечить» проблему.
На самом деле, сегодня редко кто подходит к этой насущной проблеме действительно с теологической позиции, которая никогда не служила для психотерапевтического «замазывания» актуального вопроса о назначении смерти и её неизбежности, а стимулировала в человеке особого рода религиозный нонконформизм, но не аскетично-созерцательного типа, а скорее активного политического. Несмотря на то, что в объективе теологической парадигмы подчеркивается трагизм человеческого бытия в мире, вместе с тем она рассматривает исполнение религиозных предписаний и жизнь в соответствии с ними как жизнь вопреки житейской бессмыслице, наперекор диктата тщеты, и как утверждения самого человеческого достоинства, его центральной наместнической роли данной самим Богом. Такой дискурс может быть привит растущему поколению, если в какой-то период времени происходит отказ от общения на подобные мировоззренческие темы с позиции взрослый-ребёнок, а «посвящаемый» в центральную мистерию жизни ставится перед проблемой как взрослый и ответственный сам за себя раб Бога.
Также, парадоксальным образом, бесценный опыт размышления над конечностью собственной жизни может быть нивелирован, если происходит фиксация на сугубо загробной тематике: пребывание в барзахе, ангелах, гуриях, Рае и т.д. Не всегда, но очень часто в наше время эта информация подаётся как будто в каком-то отрыве от темы смерти и рефлексии о ней. Т.е. повествование о будущей жизни подаётся в форме какого-то психотерапевтического приёма. В отрыве от экзистенциальной глубины осознания собственной финальности, эта информация может восприниматься не в полной и совершенной форме. Обязательно помнить, что все эти вещи – из знания гайб, т.е. сокрыты от нас, а всё что нам известно, дано нам лишь через преломление чисто человеческого восприятия, т.е. даже не в полной мере. Они постигаемы не визуально, а интеллектуально и посредством экзистенциальной рефлексии. Возможно, мы даже не способны полностью осознать какие непроглядные смысловые глубины скрываются за сообщениями о посмертном существовании. О них знали сахабы, потому что вживую переживали их ежесекундно. Человек, представляя собой существо слабое и подверженное естественным для него склонностям и тягой к комфорту, отвечая на зов Духа, обязан постоянно преодолевать негативные аспекты своего человеческого статуса, превращать себя в орудие Духа, инструмент Божественного провидения. Он призван постоянно преодолевать самого себя, преодолевать в себе «тварь дрожащую». Это титаническая работа над собой, и едва ли находясь в такой ситуации и с таким грузом ответственности на плечах, искренний мусульманин возгордится или проявит самоуверенность в себе.
Передают от Муаза Ибн Джабаля: Абу Бакр увидел маленькую птицу на дереве и сказал: «Счастливая ты, о птица! Ешь плоды этого дерева, сидишь на дереве и ни за что не несешь ответ. О если бы Абу Бакр был подобен тебе».
НЕ СЫН БОГА, НО ДРУГ БОГА
Итак, мы сказали в начале, что логика Единобожия не постулирует никакой идеи бесконечной сменяемости, которая предполагает свержение старого и утверждение на его месте обновлённого, т.е. некая герляндная непрерывность ткани бытия. Все мы знаем о восстании нашего праотца Ибрахима, алейхи салям, против Нимрода. Известная история. Однако имел место и ещё один эпизод противостояния – против отца, который был идолопоклонником. И в лице отца, Ибрахим оппонировал, на самом деле, тому статусу-кво и той системе, которая на тот момент господствовала. Т.е. это даже нельзя назвать классическим примером борьбы поколений. И связано это, на мой взгляд, с тем, что применительно к монотеизму любые архетипические модели перестают работать в привычном для себя режиме, а то и вовсе перестают работать.
Мы уже говорили о том, что очень многие языческие архетипы с течением времени очень прочно вошли в доктрины христианства и иудаизма. Одним из них является архетип Бога-Отца, который в христианстве воплощен в одном из ипостасей «троичного бога», а в иудаизме представлен как символический отец народа израилева, идентифицирующего себя как избранные над всеми народами дети божьи. Т.е. этот архетип, контрабандой проникший в религии предыдущих Писаний, выражен явно или косвенно, но выражен. Архетип Бога-Отца, на самом деле, враждебен чистому единобожию. В исламе никому и в голову не придёт изображать Всевышнего, пусть даже и символически, седовласым старцем, как это принято у язычников.
Из языческих мифов мы знаем, что каждый герой своей родословной восходил к верховному Богу (как Геракл, который был сыном Зевса), что собственно и давало ему санкцию на всякого рода чудеса, подвиги и надежду на успех. В Библии приводятся слова о неких гигантах, которые родились из брака земных женщин и восставших против Бога ангелов. Они описаны как очень сильные и искусные полубожественные создания. В христианстве Иса, алейхи салям, является воплощением Бога, т.е. субстанционально един с Ним. Это не только придаёт ему богоподобия, но и служит основанием объявления некого «нового завета», т.е. практически в духе языческих мифов происходит вытеснение Бога-Отца на второй план одновременно с провозглашением новой формы религии с новой центральной фигурой. Т.е. везде мы видим, что необходимым условием любого субъектного отношения к миру является родство с богом, некая сущностная связь с ним. И вот это природное единство человека с высшим богом придает легитимности действиям героя или правителя. Этот приём необходим для сознания естественного человека, чтобы обосновать статус того, кто вершит историю, чья воля довлеет над миром. Это связано с тем, что фигура отца архетипически связана с порядком, с правильным положением дел в бытии, в воздвижении порядка установленного Великим архитектором. Посредством этого приписывания к божественному происхождению аргументировалась узурпация и диктат царей и жречества над народом.
Монотеистическая традиция наносит по этому архетипическому принципу удар, объявляя пророка Ибрахима «халилуЛлах», т.е. другом Аллаха, приближённым к Нему. Ибрахим, мир ему, не убивает своего отца и не объявляется сыном нового Бога, становясь сущностно причастным Ему, что было бы нормальным в любом языческом мифе, ибо чтобы пришло обновление и наступил новый эон, должно отпасть омертвевшее и ветхое. И Аллах, Свят Он и Возвышен, не становится условно «небесным отцом» Ибрахима, вместо отвергнутого кровного отца-идолопоклонника. Иными словами, не происходит разрыва поколенческих мировоззренческих парадигм в окончательном смысле, остается поле для призыва (даавата), возможность интеграции его в новую систему. Отец Ибрахима, алейхи салям, не внял призыву. Таким образом, Ибрахим, алейхи салям, не вступая в прямой конфликт, становится патриархом, отвергшим установленный порядок вещей, патриархом хиджры. Примечателен и тот факт, что этот эпизод положил начало весьма интересному явлению, который вновь ожил совсем недавно в мусульманской среде, а именно фигура сына (или дочери), наставляющего отца (или мать). Эта новая архетипическая модель позволяет разорвать естественную в нашем сознании синонимичную связь знания с возрастным аспектом и, как мы сказали ранее, отождествляет его с острым экзистенциально-смысловым полем, которое именно у молодого поколения находится в режиме повышенного напряжения.
Для нас очевидно, что монотеизм не предполагает никакого сущностного родства Бога и человека, однако, должна же быть хоть какая-то общая сфера, точка соприкосновения. Дело в том, что статус друга или приближённого (аулия), ни коем образом не имманентируя трансцендентного Бога, всё же наделяет человека особой по отношению к Богу степенью. Мы уже сказали, что первым шагом для вступления в религиозный дискурс является актуализация мировоззренческих вопросов. Подлинное экзистенциальное вопрошание, на самом деле, жаждет ответа в форме всеобъемлющего проекта для субъекта, который этой экзистенцией и располагает. Но этот проект должен в качестве главного получателя выгод подразумевать именно субъекта, а не бытийный план. Т.е. конечная цель этого проекта не имманентна бытию. Это экзистенциальное вопрошание рождает ответ, который предполагает для него статус халифы и необходимость действия, которое есть амр, т.е. приказ Бога, приказ занять активную позицию по отношению к миру. Это в чём-то подобно тому амру ради которого в Ночь Предопределения посылаются Дух (Джибриль, алейхи салям) и ангелы. Т.е. речь не про разворачивание бытия в соответствии с его внутренней закономерностью, а про приведение дел в нём в соответствии с амром (приказом Бога), конечная цель которого известна лишь Всевышнему. И вот человек, будучи халифой и носителем внутри себя некой иной по отношению ко всему сущему мотивацией, становится подходящим инструментом Бога. Он не становится аватарой какого-то нового языческого божка, знаменующего собой новый эон, новую страницу в книге бытия, но получает своего рода директиву от внеонтологической инстанции, через которую люди будут иметь связь с Аллахом, он получает завет.
Именно платформа общего дела, приказа, амра, на самом деле, выступает тем, что приближает человека (при условии намерения и воли) к Творцу (довольству Творца). Духовный рост, восхождение по духовным степеням обеспечивается интенсивностью участия в этом деле, а не глубиной погружения в созерцание или частотой духовной практики, как это имеет место в традиционном эзотеризме. Постижение тайны факта «здесь присутствия» сопряжено не столько с интеллектуальными или созерцательными усилиями, сколько с рефлексией на тему собственной смерти и вести о неминуемом Судном дне, когда все будут подняты и спрошены за каждую секунду своей жизни.
Можно наблюдать, что, к сожалению, со временем эта тема «дружбы» была искажена некоторыми суфиями, которые говорили о «сукра» (мистическое опьянение) и разработали доктрину «фана», т.е. растворение любящего в возлюбленном, однако этот бхактический тренд также чужд исламу, т.к. своей конечной целью предполагает обожение. Однако это тема для отдельного разговора.
АЛИ ГАРИБОВ